Монах - Страница 28

После окончания обряда жертвоприношения всех согнанных на площадь отпустили, и они рассосались по своим домам, подавленные и тихие, видимо, под впечатлением от зрелища. Горожане вполголоса обсуждали этого боголюба, по милости которого погибла вся семья купца, и желали ему мучительной смерти, более мучительной, чем та, которая настигла несчастных жертв.

Многие сходились на том, что хорошо бы, если бы его отправили на Круг — скоро праздник, зрелищ тоже хочется. Давненько боголюбов не ловили, уже и забыли, когда в последний раз собирались у арены посмотреть, как их убивают бойцы.

Андрея отвязали от столба и на телеге повезли по улицам города в тюрьму. Прохожие и люди из окон домов кидали в него огрызками и нечистотами — одна пожилая дама умудрилась со второго этажа своего дома ловко облить его из ночного горшка, и теперь он благоухал застарелой мочой и дерьмом. Вот в таком виде он и попал в камеру городской тюрьмы.

В этой камере содержались все, кого ловили на улице — воры, убийцы, боголюбы и просто те, на кого показали как на преступников, угрожающих устоям государства и религии Сагана.

Уголовники, конечно, были в привилегированном положении — за них могли внести выкуп сообщники, или они могли договориться со стражей о том, что окажут им какую-то услугу, — они были в тюрьме как короли.

Камера представляла собой полутемное огромное помещение, в котором одновременно могло содержаться до двух сотен заключенных. Впрочем, «содержаться» — громко сказано. Все, что было тут из удобств, это огромные деревянные параши в дальнем углу, в которые справляли нужду сидельцы. Вместо нар полусгнившая солома, кишевшая насекомыми. По углам бегали крысы, за которыми от скуки и с голодухи охотились заключенные.

Андрея втолкнули в камеру, пнув в поясницу так, что у него потемнело в глазах. Он упал на мерзкую солому, потом с трудом поднялся на четвереньки. Встал и пошел разыскивать угол, в котором можно пристроиться и собраться с силами. Андрей знал, что ему придется очень туго в этом заведении, и сразу пытался определить стиль поведения и разработать план того, как ему тут выжить. В том, что это будет непросто, он не сомневался.

Найдя свободный клочок пола, он сел, опершись спиной о холодную стену, и замер, притянув колени к груди. Все тело болело, как минимум два ребра были сломаны или треснуты, засохшая кровь из рассеченной брови залепила глаз. «Крепко досталось, — подумал он, — но бывало и хуже. С перебитой ногой полз три километра, как Маресьев, и ничего, выжил. Главное — живой. Даст бог, еще воздам им по заслугам».

С этими мыслями он забылся тяжелым сном — организм требовал восстановления после физической и, главное, психологической травмы. Быть непосредственным участником жертвоприношения, да еще косвенным его виновником — это кого хочешь сломит. Ну сломить это его не сломило, но потрясло основательно.

Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо.

— Парень, не сиди на голом камне! Чахотку заработаешь враз! Здесь камни вытягивают здоровье. Подстели под себя солому и к стенке не приваливайся.

Он открыл глаза и увидел перед собой мужчину лет пятидесяти, похожего на пасечника, с грязной полуседой бородой.

— Очнулся? Давай переползай на солому, слышал, что я тебе говорю? Давай-давай, ползи.

Андрей недоверчиво посмотрел на мужчину — не то место, чтобы кто-то о ком-то бескорыстно заботился, но не обнаружил подвоха и, поднявшись, скривив рот в болезненной гримасе, подошел к мужчине и сел рядом на охапку соломы.

— Ну что, давай знакомиться? Меня звать Марк, а тебя как?

— Я Андрей.

— Ты за что сюда попал? Нет, не хочешь — не отвечай, думаешь, меня специально к тебе подсадили, чтобы что-то вызнать? Нет, братец, — Марк усмехнулся, — им не надо ничего вызнавать. Все тут, кроме уголовных, жертвы для алтаря. Вот уголовные могут выйти отсюда на волю, а мы нет — только ногами вперед или на алтарь.

— А откуда ты знаешь, может, я уголовный? — прокашлявшись и сплюнув, хмуро сказал Андрей.

— Видать, крепко тебя по башке приложили, — улыбнулся Марк. — Ты крестик-то свой спрячь. Никакой уголовный не будет таскать крест на шее. Ты типичный боголюб. Впрочем, я такой же, как ты. Не совсем такой, конечно, — поправился он, — крестик не ношу, это ты такой отчаянный, я простой купец, который сдуру попал под раздачу — искали кого-то для жертвы на алтарь, ну не местного же брать, взяли чужого купца, меня то есть, отобрали товары, а меня в тюрягу. Я уже год тут сижу.

— Как год? — не поверил Андрей. — Ведь тебя должны были давно уже в расход пустить! Что-то не стыкуется у тебя…

— Забыли про меня, — усмехнулся Марк, — а я как-то и не тороплюсь на свидание с Саганом. Кормлю тут вшей, жру баланду и жду, когда подохну тихо, расчесав укусы вшей. Впрочем, скоро, видать, и мне конец — на днях обещали сделать чистку, на Праздник жертвы всех, кто к тому времени останется в тюрьме, на Круг пустят. Последние игры были год назад — боголюбов не так просто наловить, а народ требует зрелищ. Вот нас и поубивают во славу Сагана. Вообще-то после года в этой дыре мне и самому хочется, чтобы все быстрее кончилось. Скоро насекомые уже под кожей заведутся. Тут недавно один захрипел, упал на пол, пену пустил, а из его рта черви полезли. Размножились, видать, после того как сожрал какую-то гадость — то ли из крысы паразиты перешли, то ли баланду не проварили как следует, — вот и сожрали его изнутри. Вот так вот и живем.

— А сколько тут боголюбов?

— А все! — засмеялся Марк, показывая остатки зубов — целыми у него были только два передних зуба, остальные то ли выпали, то ли выбили. — Все, за кого не дали выкуп, объявляются боголюбами, со всеми вытекающими последствиями. — Он перехватил взгляд Андрея, поморщился. — Выпали зубы. Нет овощей свежих. Десны кровоточат, и зубы выпадают… Посидишь с полгода — то же самое будет.