Монах - Страница 49

Андрей, поддерживаемый Федором, потащился к лесу. Его знобило, голова кружилась, и он привычно определил — сотрясение мозга, большая потеря крови, болевой шок.

В его голове было мутно и горячо, он то выныривал из забытья, то погружался в него, осматриваясь на предмет опасности — в бреду ему казалось, что он опять на войне и со всех сторон подкрадываются враги, готовые перерезать ему глотку. В моменты просветления он ощущал, что его куда-то волокут и он лежит на палках, связанных друг с другом, перетянутый поперек груди и неподвижный.

В очередной раз открыв глаза после потери сознания, он увидел, как над головой качаются ветки деревьев, и подумал: «Из зеленки выносят… к вертушкам? Где они тут сядут? Как меня зацепило — на растяжку, что ли, наступил? Спина как болит… наверное, осколками посекло…»

Снова погрузившись в забытье, он очнулся уже перед фургоном, под бурчание Федора:

— Здоров же ты, бугай! Вроде худой, а тяжелый! Ты слышишь меня? Андрей, живой? Ага, глаза открыл! Алена, быстро давай из фургона бутылки с вином, воду давай — там из бочонка налей! Девочку оставь в фургоне, пусть спит… Скорее, скорее давай, пока ты ходишь, он сто раз загнется! Да, вот эту бутыль. Воду принесла? Ну-ка помоги мне — сажаем его, ты держи, а я буду снимать с него кольчугу и все лохмотья! Да не делай такое лицо, мать-перемать! А ты что думала, так просто кикимору забить? Держать! Мать… мать… мать… в дышло! Говорю, ровнее держи! Осторожно! Ух-х… зараза! Андрюха, это мы! Твою мать! Мать… мать… мать… хррррр…

Андрей, когда его сажали, внезапно очнулся и вообразил, что его захватили чеченские боевики и, собираясь над ним глумиться, срывают с него одежду. Он двинул рукой, и державшая его Алена улетела под колеса фургона, навалившегося на него Федора он подмял, вцепился ему в глотку и стал душить, сжимая стальные пальцы в последнем усилии так, что тот мог только хрипеть и закатывать глаза в попытке освободиться от захвата.

Спасло Федора то, что Андрей от напряжения потерял сознание, но и после этого разжать его пальцы стоило большого труда. Федор отдышался, выдал очередную порцию мата и позвал боязливо смотревшую на происходящее Алену:

— Чего встала-то?! Иди сюда, держи! Со спины держи, раз боишься!

— А чего он набросился-то?

— Чего-чего… видишь, не в себе он. Воюет. Кажется ему, что он среди врагов! Давай поддерживай его вот так, я мыть спину буду.

Федор стал лить на спину Андрея воду из бутылки, смывая корку из грязи и запекшейся крови и аккуратно стирая все это намоченной тряпочкой. Вскоре стали видны полученные раны: мускулы были исполосованы так, будто их резали ножом — некоторые разрезы доходили до кости и сквозь них были видны ребра.

После того как грязь и кровь были смыты, из ран снова обильно потекла кровь. Федор схватил бутыль с крепким вином и стал лихорадочно промывать раны, стараясь удалить остатки земли из разверстых разрезов.

Когда бутылка опустела, он послал Алену за новой, приговаривая:

— А ты говорил, вино не нужно было брать! Вот как бы сейчас мы промыли квасом? Ох, Андрюха, Андрюха… не знаю, как ты выживешь! Эй, Алена, тащи сюда мой вещмешок, серый такой, с завязками! Там у меня нитки с иголкой! Да поторопись, а то он кровью истечет… впрочем, он и так истек. Ну давай, давай, что ты глаза вытаращила! Быстро мешок сюда, демон тебя задери! Пошевелишься ты или нет? Из-за тебя ведь мужик помирает, торопись!

Алена принесла мешок, вино, и Федор занялся зашиванием ран. Уже сгустились сумерки, и он, чертыхаясь, пытался рассмотреть, куда воткнуть иглу.

— Алена, разведи костер! Я ничего не вижу! Давай по-быстрому, я не могу оторваться от дела, надо раны стянуть, иначе кровь не остановить, он и так уже бледный как мертвец!

Федор продолжал шить практически уже на ощупь, а Алена побежала собирать валежник и ломать сухие ветки с засохшего дерева на краю болота. Вскоре возле фургона пылал костер, зажженный от кресала Федора, а он все продолжал шить и шить длинные страшные разрезы, нанесенные когтями кикиморы. Андрей все это время был без сознания, что уберегло его от страшной боли во время обработки ран и после, при зашивании.

Часа через полтора после начала обработки ран все было закончено. Федор вздохнул, отложил иглу, нитки, устало вытянул руки, положив их на колени, и расслабился на чурбаке, рядом с распростертым на животе Андреем. Он сомневался, что тот выживет — после таких ран, да еще и забитых грязью, мало кто мог выжить, только если чудом. Оставалось на него, на чудо, и уповать.

Солдат посмотрел на Андрея, и у него защипало глаза — после сорока лет трудно найти друга, практически невозможно — груз жизненного опыта, груз предательств и людской неблагодарности давит на душу, обжигает ее, и человек уже не может принять в нее кого-то другого.

Много ли людей после сорока или пятидесяти лет могут похвастаться, что у них есть друзья? Приятели — да. Знакомые, собутыльники — да. Но человек, который может отдать за тебя жизнь, который не побежит, спасая свою, и встретит с тобой плечом к плечу любую опасность, — есть такие? Если есть — вы счастливые люди.

Федор беззвучно плакал, глядя на умирающего, поняв в одночасье, как дорог ему этот человек, столь странно и неожиданно ворвавшийся в его скучную пьяную жизнь.

Он наклонился к Андрею и положил руку ему на шею — пульс бился неровно, как будто сердце не справлялось со своей задачей или ему не хватало той жизненно важной жидкости, которую оно должно было протолкнуть к органам этого тела.

— Он живой? — раздался сзади женский голос.